17.02.2011, 14:01

Алексей Володин: "Руки не умеют лгать"

ОРЕАНДА-НОВОСТИ. 18 февраля 2011 года, в пятницу, в 19.00 в РАМ им. Гнесиных состоится сольный концерт Алексея Володина.

Музыкальные критики ставят его в один ряд с гигантами Г. Соколовым, М. Плетнёвым, А. Володосем. Пишут о нём с придыханием: "музыкант будущего, входит в европейскую музыкальную элиту", "блестящий виртуоз с безупречной, артистически непринуждённой техникой", "мыслитель, интеллектуал", которому свойственны "абсолютная бескомпромиссность, архитектоническая цельность, аскетичная сдержанность", и в то же время "изощрённая искушённость, любовь к звуковой ювелирности…".

В детстве Алексею Володину ничто не предвещало будущности пианиста с мировым именем. Он родился 17 июня 1977 года в Санкт-Петербурге. Его родители не музыканты по профессии, но любимая классика всегда звучала у них дома. Однажды услышав сонаты Бетховена, Алексей буквально "заболел" ими (как оказалось - на всю жизнь), и родители поддержали его желание "играть то же самое". Учиться музыке он начал только в 9 лет: "Музыканты, которых я знаю, в этом возрасте уже очень хорошо играли сольно и с оркестром. А я только начинал изучать, что такое до, ре, и позже - ре-диез…".
Ему повезло с чуткими и талантливыми педагогами: перебравшись в Москву, он занимался у Ирины Чаклиной, затем у Татьяны Зеликман в Гнесинской одиннадцатилетке и, наконец, в Московской консерватории и аспирантуре у великой Элисо Вирсаладзе, из класса которой вышли немало выдающихся музыкантов.

Ещё в консерваторские годы Володин стал лауреатом нескольких престижных международных конкурсов. Но настоящий взлёт его карьеры начался, когда он первым из россиян в 2003 году покорил вершину швейцарского конкурса им. Гёзы Анды.

С тех пор Алексей Володин стабильно радует слушателей прославленных концертных залов Голландии, Швейцарии, Франции, Испании, Германии, Соединенных Штатов, Японии и даже Австралии своими сольными клавирабендами и выступлениями с оркестрами под управлением В. Гергиева, В. Федосеева, М. Плетнёва, Л. Маазеля, Р. Шайи, Д. Цинмана, - а в России играет до обидного редко.

Петербург и Москва до сих пор ревниво делят пианиста между собой, но в этот раз больше повезло столице: 18 февраля в РАМ имени Гнесиных состоится его сольный концерт.

Перед концертом музыкант рассказал корреспонденту ИА "Ореанда-Новости" Яне Тифбенкель о новаторстве и традициях в исполнительском искусстве, "всеядности" в музыке, и почему он не жалует музыкальных критиков, несмотря на их восторженные отзывы.

Между Россией и Испанией

Я.Т.: Алексей, Ваш концерт в Москве - настоящий праздник для меломанов. Тем не менее, Вы очень редко выступаете в России. Почему?

А.В.: Я регулярно играю в Москве и Питере, в других городах - редко. Выступал в Казани, в Хабаровске, Екатеринбурге, даже в Сургуте зимой, в Самаре скоро первое выступление, в марте впервые поеду в Новосибирск играть с Александром Гиндиным. Но в целом выступления в России не носят интенсивный гастрольный характер. Мои менеджеры в Европе, США и Канаде интенсивно работают над организацией концертов с европейскими и американскими промоутерами. А Россия - единственная крупная страна, где я выступаю, но у меня нет импрессарио.

Я.Т.: Почему?

А.В.: Не знаю, - пожимает плечами пианист. - Может быть, я российским концертным агентствам не интересен. Филармонии обращаются ко мне напрямую, и я иногда соглашаюсь, - юморит Алексей.

Я.Т.: Может быть, в Вашем райдере слишком строгие требования? Например, "рояль - только Steinway!". Вы же носите звание Steinway artist?

А.В.: Да, какое-то звание есть, - веселится Володин. - Стейнвей, конечно, прекрасен, но это не принципиально. Сыграть концерт, погрузиться в музыку для меня важнее, чем сыграть на рояле определённой марки.

Я.Т.: А какую страну считаете своим "домом"? Говорят, что Вы живёте в Дании…

А.В.: Это не так! Я только выступал в Дании. С таким же успехом можно сказать, что я проживаю в любой другой стране, где выступаю. Я постоянно кочую между Россией и Испанией, некоторое время провёл в Швейцарии, хотя у меня по-прежнему российское гражданство. Концертирующий музыкант живёт в поезде, самолёте, гостиницах… Мне бесконечно нравится жизнь в движении: новые места, интересные встречи, свежие впечатления, "гений места". Со временем чувство дома размывается, и приходит ощущение, что дом - не конкретная точка на карте, а то место, где я нахожусь прямо сейчас, где мне хорошо и рядом любимые люди.

Я.Т.: Есть ли у Вас семья, дети?

А.В.: К сожалению, нет. Карьера и личная жизнь важны в равной степени, но мне безумно важно состояться, в первую очередь, в профессиональном отношении. Как бы ни был счастлив человек в семье, его счастье не будет полным без успеха в профессии.

Я.Т.: А увлечения, не связанные с музыкой?

А.В.: Даже мои увлечения, не относящиеся к музицированию, совпадают с образом жизни, заданным профессией. В дороге я всё время читаю, часто много книг одновременно: классику, современную литературу, профессиональную литературу и ещё несколько направлений параллельно. Стараюсь следить за книжными новинками, но не читать "модных новинок": жду, пока какое-то время пройдет. Для меня книги делятся на хорошие и плохие, и лучше всего получается оценить книгу с некоторого временного расстояния.

То, что попадает на поток, перестаёт быть искусством

Я.Т.: После победы на конкурсе им. Гёза Анды существовала реальная опасность, то Вы попадёте в "потогонную систему" отношений между менеджером и музыкантом: пока исполнитель популярен, его карьера идёт в гору, из него "выжимаются" все соки, каждые 3-4 дня концерты, а то и чаще. Но ведь нужно время для обучения, размышления, внутреннего роста, созревания, изучения новых программ…

А.В.: Некоторое время назад я давал 80-90 концертов в год. Это очень трудно, нет времени осмыслять произведения, заниматься. Просто переезжаешь из города в город и играешь "на автопилоте". Это неправильно, и за прошедшие годы я научился говорить "нет". Конечно, если приглашает Гергиев, Федосеев, Плетнёв - я не в силах отказаться, потому что с ними хочется сыграть. Но в идеале должно быть 30-40 концертов в год, тогда каждое появление на сцене будет событием. Николай Метнер говорил: "Нельзя писать пейзаж, глядя из окна курьерского поезда". А то, что попадает на поток, перестаёт быть искусством.

Я.Т.: А нужно ли концертирующему пианисту много заниматься?

А.В.: О, это самое плохое, если нет возможности заниматься! Да, на определённом этапе мастерства не обязательно проводить целый день за роялем. Но постоянные занятия дисциплинируют, помогают избежать каких-то вредных привычек, сохранить свежесть и убедительность трактовок. Даже если играешь его не первый год, нужно всякий раз переосмыслять, начиная заново.

Можно, разумеется, создать видимость исполнения, и публика, к сожалению, поверит. Большая часть аудитории, слушая известного исполнителя, не разберётся в том, что происходит внутри пьесы. Всё равно будут кричать "браво" и встанут в конце… Но сам исполнитель должен решать, нужно ему это или нет.

Строитель прекрасных миров

Я.Т.: Какие музыканты повлияли на Ваше представление о музыке и исполнительстве в процессе профессионального роста? Не только пианисты, но пианисты прежде всего.

А.В.: И пианисты, и дирижёры, и композиторы! Еще в детстве для меня огромным событием стало знакомство с исполнительским мастерством Рахманинова. Затем открытиями стали важный для меня В. Горовиц, Э. Гилельс, М. Плетнёв, в какой-то степени Г. Гульд, дирижёры В. Фургвенглер, В. Менгельберг: благодаря этим великим людям начинаешь понимать, что значит фраза "исполнение - второе творение".

Учишься у каждого из них, а потом встраиваешь их черты в собственный исполнительский стиль. Все великие музыканты учились у других великих музыкантов. Я не знаю ни одного из значительных исполнителей, кто бы говорил "я не стану слушать, чтобы сохранить свою собственную индивидуальность". Мне встречались пианисты с такой точкой зрения, но после их выступлений обычно хочется сказать: "Лучше бы ты не сохранял свою собственную индивидуальность, а поучился у других".

Здесь тоже нужно быть осторожным: некоторые музыканты пытаются играть как Горовиц, подражают Рахманинову или Плетнёву, но звучат они в итоге как имитация, а не как Рахманинов или Плетнёв. Руки не умеют лгать, и как только музыкант прикасается к инструменту, - он рассказывает о себе всё. Поэтому как Горовиц или Гилельс никто из нас играть не будет, исполнение всегда будет индивидуально. Но чем больше ты учишься у мастеров, тем более интересный сплав получится в тебе самом: у них можно почерпнуть бесчисленное количество черт, приёмов, идей, которые вдохновляют!

Я.Т.: Ощущаете ли Вы себя представителем какой-либо фортепианной школы? Сохранились ли "фортепианные школы" в условиях глобализации и взаимообмена культур?

А.В.: Пожалуй, я ощущаю свою принадлежность к русской фортепианной школе. Её главная черта - профессионализм очень высокого уровня. Если сравнить студентов европейского или американского музыкального учебного заведения и, например, не самого лучшего студента Московской консерватории, то консерваторский троечник будет звучать намного убедительнее. У нас совершенно другое отношение к звуку - "пение на рояле", полнозвучная кантилена, что мне близко и дорого. Кроме того, наши музыканты проходят глубокую многоаспектную подготовку: полифонию, гармонию, историю музыки… А в европейском музыкальном образовании всё, что не касается собственно исполнительства, представлено не слишком глубоко.

Я могу писать фуги, сонаты, понимаю, как создано произведение, его форму, композиционные особенности… Для точного стилистического "попадания" необходимо знать историю музыкального стиля, эпохи. Можно, конечно, всё играть "от живота", на интуиции, но это не слишком убедительно.

Вопрос о школах исключительно неоднозначный. Например, Григорий Соколов не верит в "школы": нет никаких школ, есть яркие индивидуальности. И в чём-то он тоже прав. Гилельс и Рихтер, оба ученики Нейгауза, ярчайшие представители русской фортепианной школы, - но нет более разных музыкантов…

Я.Т.: А как Вы относитесь к мнению, что Вы "наследуете стиль Плетнёва" и даже "занимаете место Плетнёва, освободившееся после того, как он полностью погрузился в дирижирование"?

А.В.: Было бы лестно занять место Плетнёва - искренне захохотал Володин, - но у каждого человека и музыканта может быть только своё собственное место! Я учился у Плетнёва концептуальности, психологизму. За его исполнением всегда стоит жизнь и смерть: это трудно выразить словами, но я это глубоко чувствую. Он невероятно утончённый мастер, и его художественный мир мне очень близок. Если я и продолжаю какую-то линию, то только отчасти, а в целом не стоит выстраивать каких-то отношений "преемственности".

Я.Т.: Вы "традиционалист" или "новатор" в исполнительском искусстве?

А.В.: Я стопроцентный традиционалист! У меня никогда не возникало желания "разрушить до основания, а затем…" До великой традиции нужно суметь подняться! Музыканты, которые её формировали, были невероятными тружениками, гениями, и чтобы даже немного приблизиться к ним, нужно бесконечно работать и самосовершенствоваться. Сказать "своё" слово можно только, играя талантливо и убедительно.

Я с трудом представляю, что такое "новаторство в пианизме". На этой дороге музыканта подстерегает опасность распространённой сегодня псевдооригинальности. Какой-нибудь исполнитель говорит себе: сыграю-ка я эту фразу в 3 раза медленнее - или в 3 раза быстрее, потому что играть её в традиционном темпе слишком "обыкновенно". Если там, где написано piano, пианист играет forte, - это новаторство или нечестность? Наверное, нечестность.

Слушатели вместо рассуждений о музыке, о "прекрасной сонате Шопена" будут говорить о "сонате Шопена в интерпретации Володина". Очень простой, примитивный и неправильный путь саморекламы, на котором и не нужно большого мастерства - для меня довольно противен и непривлекателен.

Какой-то поверхностный успех у "новатора" может ненадолго появиться, но затем он уходит в небытие, и остаются те, кто шёл своей тернистой дорогой. Ценится настоящая, подлинная индивидуальность, рождённая в тяжёлом труде и вдумчивом постижении музыки. Новаторство слишком часто связано с разрушением; я же хочу не разрушать, а строить прекрасные миры. Это очень трудно, но бесконечно приятно и интересно. И иногда удается!

Кипящая лава и слой брони

Я.Т.: "Отражения" Равеля в Вашем исполнении феноменальны и достойны сопоставления с игрой величайших пианистов, игравших французскую музыку – Рихтера, Гизекинга, Казадезюса. Что обусловило такой успех в исполнении Равеля?

А.В.: Всё просто: музыка очень нравится! У каждого пианиста есть индивидуальные данные: туше, чувство времени, красочность звуковой палитры… Возможности "игры красками", заложенные в музыке Равеля, его стилистические особенности, импрессионизм мне очень близки. Я люблю всё, что он написал, хотя в ближайшее время не планирую расширять свой "равелевский" репертуар.

Я.Т.: Ваше исполнение цикла 24 прелюдий Шопена знатоки ставят выше многих признанных интерпретаций, в частности, Плетнёва. Это тем более интересно на фоне характеристики "пианизм Володина мужской, темперамент в нём закован в волевую броню. Романтическую традицию, столь долго царившую в мировой фортепианной практике, Володин игнорирует".

Как, на Ваш взгляд, необходимо сегодня играть Шопена? И кто сделал самую интересную для Вас запись цикла прелюдий?

А.В.: "Волевая броня" - это хорошо!- обрадовался Володин. - Софроницкий говорил, что настоящее искусство - это кипящая лава внутри, а снаружи семь слоёв брони. У меня пока только один!

Я заслушиваюсь записью шопеновских прелюдий в исполнении Альфреда Корто: потрясающе!

А как нужно сегодня играть Шопена? Не вижу принципиальной разницы между тем, как его играли раньше и как нужно исполнять сегодня: надо просто хорошо играть! Подниматься до него, до связанной с ним традиции. Вся великая музыка опирается на три столпа - красивая мелодия, ясная структура, гармония содержания и художественных средств. Таким же должно быть исполнение - ясным, профессиональным, "берущим за душу". Тогда оно произведёт впечатление.

Мир Шопена невероятно разнообразен: ни одна баллада не похожа на другую, 4 скерцо, 3 сонаты - все разные, и к каждому произведению нужен индивидуальный подход, выбор стиля и характера исполнения в зависимости от самого произведения. В этом и заключается музыкантское начало.

Есть музыкальность, а есть музыкантство. Во многих других языках нет такого различия, а в русском есть. Может быть, поэтому мы играем лучше. Кстати, музыкантское начало предполагает, что иногда не нужно играть музыкально какие-то пассажи: это зависит от образа, который нужно передать. Я исхожу из характера пьесы, от того, как я его понимаю и чувствую. То есть в основе - теоретическое знание, каторжный труд и любовь к произведению. А нравится это или не нравится слушателю, выясняется после концерта.

Я.Т.: Какие еще музыкальные стили и направления Вам интересны?

А.В.: Всякие! Я всеяден именно потому, что не делю музыку на классическую и романтическую - только на хорошую и плохую. Даже больше - на ту, которая мне нравится и не нравится.

Гилельс говорил: "Люблю сопротивление материала". Я тоже люблю то, что не даётся легко: начинаю работать над каким-то произведением, которое в первом приближении мне не так близко, как Равель или Шопен, - и поначалу получается не слишком хорошо. Но это замечательно! В преодолении себя и музыкального материала рождается твоя собственная истина, ты растёшь как исполнитель, приобретаешь какие-то новые грани мастерства.

Настоящий художник редко "бронзовеет": он борется с материалом, всё время ищет, преодолевает себя. Это необходимо делать: большинство исполнителей не считает важным "преодоление", играют то, что получается хорошо. Но проходит время, и получается уже вовсе не так хорошо. Мне не хотелось бы идти лёгкими путями, поэтому приходится чувствовать себя учеником всю жизнь, - и это нормально! Рахманинов в конце жизни сказал, что "только сейчас начал понимать, как надо педализировать". А уж что о нас говорить, простых смертных! - смеётся Володин.

Хочу сыграть как много больше музыки, которая нравится!

Я.Т.: Алексей, собираетесь ли Вы когда-нибудь преподавать фортепианное искусство?

А.В.: Нет, преподавать я не хочу и не буду: это не моё. Педагог - святая профессия, но ей нужно посвящать всего себя, всё время. Воспитание человека искусства требует самоотдачи.

А мне самому очень хотелось бы научиться играть на рояле: этот процесс занимает всю жизнь. Учить других - прекрасное дело, но совмещать его с концертной деятельностью невозможно.

Я.Т.: А каковы Ваши ближайшие творческие планы?

А.В.: Изучаю произведения для фортепиано и оркестра Прокофьева, Мендельсона, Брамса. В следующем году хочу сыграть сольный концерт "Русская фортепианная музыка 20-го века" - Рахманинов, Прокофьев, Щедрин, этюды и вторая соната Капустина. Пока не знаю, буду ли включать других композиторов. Метнера, например, я тоже люблю и играю - "Трагическую сонату", "Сказки", но не уверен, что он будет частью этой программы. Оптимальные параметры концерта - когда в каждом отделении не более 2-х композиторов.

Я.Т.: Кто составляет Ваши концертные программы?

А.В.: Только я. Никто не должен в это вмешиваться - ни менеджеры, ни публика, ни друзья, ни родители. Менеджеры, конечно, могут возмущаться: они страшно консервативны, и хотели бы видеть на афише только те имена и произведения, которые однозначно привлекут зрителя. Все любят Лунную сонату Бетховена; Первый концерт Чайковского или Пятая симфония Бетховена гарантируют, что билетов в кассе не останется. Большинство людей очень инертны от природы, любят "узнавание", а не "познание".

Есть, конечно, исключения. Я однажды играл с В. Гергиевым в США, и из рецензии на концерт узнал, что один слушатель проехал на машине много сотен километров специально услышать редко исполняемую Шестую симфонию Прокофьева. Но таких людей единицы.

Инерцию "узнавания" приходится преодолевать, и это может сделать только артист: нам принадлежит образовательная, просветительская роль. И эта роль для меня очень важна!
Разумеется, было бы неправильно составить программу только из новых произведений. Лучше всего 75-80% - известная музыка, остальное - прекрасная новая или редко исполняемая.

Я стараюсь следить за новинками, но не делю музыку на "современную" и "не современную", играю только то, что нравится. Моего концертного репертуара хватило бы уже на три жизни, но мне просто необходимо постоянно учить новое: хочу сыграть как можно больше музыки, которая мне "по сердцу".

Я.Т.: А как Вы относитесь к перспективам современных композиторских исканий? Что можете сказать по поводу "конца времени композиторов"?

А.В.: Я думаю, это преувеличение. Николай Капустин, например, прекрасную музыку пишет. А песни, романсы - тут лучше Свиридова никого не может быть. Проблема в том, что не я вижу появления такого же композитора, как Рахманинов, Прокофьев. Но и тут сложно говорить о тенденциях: Рахманинов был убеждён, что музыка закончилась на Шумане, а сам Рахманинов являлся великим композитором не меньшего масштаба … И все мы ждём, что появится такой человек. Сейчас такого композитора нет, но ради этого стоит жить - играть прекрасную музыку, да ещё и следить за её созданием!

"Адреналин Раш"

Я.Т.: Как Вам интереснее записываться - в студии или на концертах?

А.В.: Я люблю хорошие записи, и, конечно, предпочту хорошую студийную запись плохой концертной. Но в целом мне интереснее на концерте: даже на плёнке остается особая волнительная атмосфера. На сцене я волнуюсь, адреналин через край, и получается совершенно другая интенсивность высказывания. Иногда на сцене получается хуже по качеству, но интереснее по содержанию: дыхание музыки более естественное, более свежее.

Я.Т.: Любопытно, а Вы чувствуете ту энергию, которая идет из зала?

А.В.: Я не смотрю в зал и не думаю о публике, чтобы не отвлекаться. Передо мной на сцене стоит огромное число исполнительских задач, которые надо решать в режиме реального времени. И потом, - смеется Алексей, - не дай Бог во время исполнения посмотреть на слушателей!

Я.Т.: Почему?!

А.В.: Потому что каждый пришёл в своём настроении, со своим жизненным опытом или отсутствием оного…. Кто-то заворожено слушает, даже с нотами, а кто-то пьёт воду, сидит нога на ногу, разговаривает или дремлет. Кто-то вообще непонятно зачем пришёл…

Я читал о том, как Антон Рубинштейн давал концерт на волне невероятного вдохновения и посмотрел в зал. А там какая-то дама то ли зевала, то ли спала, - и все, полёт закончился. Это страшно!

Зачем нужен критик?

Я.Т.: Как Вы к критике относитесь? В том числе профессиональной?

А.В.: Отрицательно! Хотя отзывы на мои концерты в основном положительные, и я не в обиде не критиков. Но я лично ещё не дорос до понимания, для чего нужен критик. Мне понятно, зачем нужен исполнитель, композитор, слушатель, журналист… А критик? Мне уже объясняли, но я всё равно не понял, - улыбается музыкант.

Представьте: состоялся концерт исполнителя. С большим успехом или нет - не имеет значения. Каждый концерт - сражение, исход которого неизвестен: иногда - с роялем, иногда - с композитором. Мне, например, никогда не нравится, как я играю, и это нормально.

А критик, который был на концерте, всё равно пишет потом статью, как бы он сам сыграл это произведение, если бы мог. Зачем это нужно, мне до сих пор не ясно!

Критики в своё время испортили немало крови музыкантам, которым я в подмётки не гожусь: Рахманинов, Чайковский, Шостакович - как им доставалось! После некоторых рецензий Рахманинов не мог сочинять несколько лет: то он эпигон Чайковского, то слишком новатор…

Музыкальные форумы и рецензии я не читаю с тех пор, как увидел 2 совершенно противоположных отзыва на один и тот же концерт.

Прежде, чем читать критику, я хочу знать, разбирается ли автор отзыва в предмете, имеет ли он профессиональное право своё мнение высказывать, знает ли он так много, как я. Если да, я его послушаю - и положительные, и отрицательные отзывы. Наверное, критик должен быть, прежде всего, просветителем, блестяще образованным, с широкой душой, аналитическим мышлением, обладать при этом литературным талантом. Кажется, что сейчас нет таких критиков: профессиональную рецензию почти невозможно найти.

Я.Т.: А к чьему мнению, советам Вы прислушиваетесь?

А.В.: Есть близкие друзья, которые могут высказать своё мнение честно, но доброжелательно. К их оценке я прислушиваюсь.

Яна Тифбенкель, специально для ИА "Ореанда-Новости"